Одержимый словом
Светлана Крайнюкова. Рецензия на «Шум и ярость», «Сарторис», «Авессалом, Авессалом» Уильяма Катберта Фолкнера
Один из моих учителей в журналистике не без некоторого высокомерия утверждал, что творец-де должен писать для себя. А если написанное оказалось еще кому-нибудь интересно — ну слава богу. Повезло творцу.
Если кто-то из великих писателей и следовал этой, весьма спорной, заповеди, то это американский писатель Уильям Фолкнер. Вся жизнь этого человека, внешне больше похожего на школьного учителя, чем на всемирно известного писателя, прошла в южном провинциальном штате Миссисипи. Вообще, Фолкнер отличался постоянством не только в выборе места обитания. Он всю жизнь любил одну женщину — Эстелл Олдхэм. И десять лет ждал, пока она разведется со своим первым мужем.
Самый главный вопрос, который возникает в отношении творчества Уильяма Фолкнера: для кого он писал? Кому адресованы эти вязкие, многословные тексты с поразительно длинными предложениями? Кажется, их создавал какой-то одержимый, который, раз усевшись за письменный стол, уже не мог остановиться. В сознании этого одержимого словом человека родился фантастический округ Йокнапатофа, который он населил воображаемыми семейными кланами. Героев он придумал. А характеры и отношения, которые между ними возникают, явно взяты из вполне реальной действительности американского Юга, сонного, скрытного, недоброго и тайно страстного.
Так для кого же создавал свои романы нобелевский лауреат Уильям Фолкнер?.. Для соотечественников? Вряд ли.
Американский классик описывал нравы — часто дикие — американского Юга для себя. Так сказать, для внутреннего употребления. Вряд ли он надеялся быть прочитанным соотечественниками. Особенно теми, что жили по соседству. Его призывы к совести, его протест против обывателей часто не шел дальше бумаги, на которую ложились слова.
Практически любой русский писатель пишет так, как будто за его плечами — тысячи благодарных поклонников его таланта. Фолкнера — классика американской литературы — не знают в столичных городах его родной страны. Собственно, его тексты и при жизни автора считали чересчур сложными. Нобелевская премия сделала его на некоторое время более известным — но, опять же, скорей, в среде интеллектуальной элиты.
Интересно, что Фолкнер был чрезвычайно популярен в среде советских интеллектуалов 70-х годов прошлого века. Наверное, не менее популярен, чем японцы, пришедшие в нашу жизнь в те же годы. Его личный образ не был так манок и обаятелен, как образ Хемингуэя — портреты Фолкнера не могли стать таким же тайным кодом, по которому советские интеллигенты узнавали друг друга. Фолкнера почитали «более серьезные» интеллектуалы, ибо его лучшие книги, в отличие от творений Хемингуэя, не о счастье, не о любви, не о мужественности, не о счастье любви мужественных людей, которое, кстати, было вполне созвучно бравым лозунгам советской эпохи. Фолкнер пишет об одиночестве, от которого не спасает ни любовь, даже разделенная (как в «Сарторисе»), ни учеба в престижном вузе, ни успех у мужчин, ни безумие (как в «Шуме и ярости»), ни богатство (как в романе «Авессалом, Авессалом!»). Мрачное мироощущение Фолкнера сформировано бескультурьем провинциальной, расистски настроенной среды, в которой он существовал. Различие между телевизионно-пропагандистской реальностью и действительностью, в которой существовал советский гражданин, помогало книгам Фолкнера ТАК отзываться в наших душах.
Фолкнера в США читают лишь некоторые редкие интеллектуалы. Его читают российские интеллигенты. А вот жители какого-нибудь американского штата, который стал прообразом Йокнапатофы — фантастического округа, где происходит действие произведений писателя, вряд ли читают Фолкнера. И Фолкнер это понимал. И упорно писал свои грустные, безнадежные книги для читателей, которые долгое время также казались ему героями фэнтези книг.